Нет, я всё -таки испорчу малину всем, кому рекомендовал это прочесть. Без ката. Просто потому, что "вся моя жизнь" (с) - в чужой книге, в её переводе даже, не в оригинале. Но вся.
- Монти, - говорила она. - Всегда был Монти. Только я этого не понимала. Между нами... давно уже ничего не было. Но всегда был только Монти. Я поняла это, когда он умер. Я не хотела понимать, но я это поняла. И я больше не могла так жить. Настал момент, когда я почувствовала, что не могу. Не могу.
Она поднялась с кресла - рывком, как будто ее сдернули.
- Не могу, - сказала она. - Потому что все перепуталось. Все было перепутано с самого начала. - Ее руки скручивали и рвали платок, который она держала у живота. - Ох, Джек, - вскрикнула она, - все перепутано, с самого начала.
Она бросила изодранный платок и выбежала с галереи.
...
Я проснулся и вскочил. Сна как не бывало. Звук, разбудивший меня, все еще звенел в ушах. Я сообразил, что это был крик. И тут он раздался снова. Серебряный тонкий крик.
Я спрыгнул с кровати, бросился к двери, вспомнил, что я голый, схватил халат и выбежал. Из комнаты матери донесся шум, звуки, похожие на стоны. Дверь была открыта, и я кинулся туда.
Она сидела на краю постели в халате, стиснув белый телефон, смотрела на меня дикими, расширенными глазами и стонала монотонно, с правильными промежутками. Я подошел к ней. Она уронила телефон на пол и закричала, показывая на меня пальцем:
- Это ты, ты его убил!
- Что? Что?
- Ты убил!
- Кого убил?
- Ты убил! - Она истерически захохотала.
Я держал ее за плечи, тряс, пытаясь прекратить этот смех, но она царапалась и отталкивала меня. Она на секунду перестала смеяться, чтобы перевести дыхание, и я услышал сухое щелканье мембраны, которым станция призывала положить трубку на рычаг. И опять этот звук потонул в ее хохоте.
- Перестань! Перестань! - крикнул я, и она вдруг уставилась на меня так, словно только что меня заметила.
Потом не так громко, но с силой повторила:
- Ты убил его, ты убил его.
- Кого убил? - сказал я, встряхнув ее.
- Отца, твоего отца! Ты убил его.
читать дальше...
Том Старк, может, и был еще мальчиком, как сказал Хозяин, однако он имел прямое касательство к тому, как повернулось дело. Но полагаю, что и Хозяин имел к этому касательство, поскольку именно он сделал из Тома то, чем Том стал. Получался порочный круг: сын был лишь продолжением отца, и, когда они свирепо смотрели друг на друга, казалось, что зеркало смотрится в зеркало. Они и в самом деле были похожи - та же манера держать голову набок или вдруг выбрасывать ее вперед, те же неожиданные, резкие жесты. Том был натренированным, самоуверенным, лощеным, подстриженным вариантом того, чем был Хозяин в начале нашего с ним знакомства. Большая разница была вот в чем: в те давние дни Хозяин ощупью, вслепую шел к открытию себя, своего великого дара - он шел, повинуясь темному, неосознанному импульсу, властному, как рок или смертельный недуг, шел в комбинезоне, который пузырился на заду, или в тесном залосненном костюме из синей диагонали. Том же ничего не искал ощупью, и уж, во всяком случае, не себя. Он знал, что Том Старк - самое потрясающее и сногсшибательное явление на свете. Том Старк из сборной Америки - и никаких червячков сомнения. Никаких комбинезонов, пузырящихся на железных ягодицах и таранных коленях.
Он стоял посреди комнаты, как боксер, в туфлях с цветными союзками, в спортивном пиджаке, наброшенном на плечи, в грубой белой рубахе, расстегнутой на бронзовом горле, в красном шерстяном галстуке со спущенным и сбитым на сторону узлом величиной в кулак, и его глаза уверенно скользили по присутствующим, а мощная гладкая коричневая челюсть атлета лениво разминала жвачку. Вы знаете, как жуют резинку спортсмены. Да, Том Старк был герой что надо и не ходил ощупью. Том Старк знал, кто он есть.
Том Старк знал, что он молодец. Поэтому он не затруднял себя соблюдением правил, даже правил тренировки. Он все равно выиграет, сказал он отцу, так какого же черта? Но мальчик хватил через край. В субботу ночью, после игры, он с Тадом Мелоном, запасным, и с Гапом Лоусоном, линейным из основного состава, чествовал себя в придорожном кабаке. Все прошло бы гладко, если бы они не ввязались в драку с какими-то грубиянами, которые слыхом не слышали о футболе, но терпеть не могли, когда пристают к их девочкам. Гапа Лоусона грубияны отделали на совесть, он попал в больницу и вышел из строя на несколько недель. Тому и Таду досталось всего по нескольку оплеух, а потом их разняли. Но факт нарушения режима был преподнесен тренеру Билли Мартину в довольно-таки драматической форме. Он попал в газету. Тренер отстранил от игр Тома Старка и Тада Мелона. Это сильно уменьшило шансы команды в матче с Джорджией, который должен был состояться в следующую субботу. Джорджия в тот сезон играла сильно, и вся надежда была на Тома Старка.
Хозяин принял удар, как подобает мужчине. Без слез и криков - даже когда первая половина закончилась со счетом 7:0 в пользу Джорджии. Как только раздался свисток, он вскочил. "Пошли", - сказал он мне, и я понял, что он отправляется в раздевалку. Я приплелся за ним туда, прислонился к косяку и стал смотреть. На стадионе заиграл оркестр. Сейчас он, наверно, маршировал вокруг поля, и солнце (это была первая встреча, перенесенная из-за приближения холодов на дневное время) сверкало на меди и мелькающей золотой палочке дирижера. Вскоре оркестр где-то вдали начал объяснять Родному Штату, как мы любим его, как мы будем, будем биться за него, как умрем за него и что он - родина героев. Между тем герои, чумазые и выдохшиеся, получали накачку.
Вначале Хозяин не произнес ни слова. Он вошел в раздевалку и медленно оглядел расслабленные тела. Настроение было как в морге. Можно было услышать, как муха пролетит. Ни звука. Только раз проскребли по цементу шипы, когда кто-то незаметно двинул ногой, да раз или два скрипнули доспехи, когда кто-то переменил позу. Тренер Билли Мартин в шляпе, надвинутой на глаза, стоял в другом конце комнаты и мрачно жевал незажженную сигару. Хозяин медленно обводил их взглядом одного за другим, а оркестр объяснялся штату о любви, болельщики стояли на трибунах под теплым осенним солнцем и в чистом восторге прижимали шляпы к сердцам.
Глаза Хозяина остановились на Джимми Хардвике, который сидел на скамейке. Джимми был краем в дублирующем составе. Во втором периоде его выпустили на поле, потому что левый крайний играл, как сановница, страдающая запором. Джимми мог отличиться. Случай представился. Он получил пас. И потерял мяч. И теперь когда глаза Хозяина остановились на Джимми, он ответил Хозяину угрюмым взглядом. Тот не отводил глаз, и Джимми не выдержал:
- Ну, чего молчите... чего... говорите уж!
Но Хозяин ничего не сказал. Он медленно подошел и стал перед Джимми. Потом так же медленно поднял правую руку и опустил ее Джимми на плечо. Он не потрепал его по плечу. Он просто положил на плечо руку, как человек, успокаивающий горячую лошадь.
Он больше не взглянул на Джимми и медленно обвел взглядом остальных.
- Ребята, - сказал он. - Я пришел сказать вам... я знаю, вы сделали все, что могли.
Он стоял, держа руку на плече Джимми, и ждал. Джимми заплакал.
Тогда Хозяин сказал:
- Я знаю, вы сделали все, что в ваших силах. Потому что я знаю, из какого вы теста.
Он снова подождал. Потом убрал руку с плеча Джимми, медленно повернулся и пошел к двери. Там он остановился и снова окинул взглядом комнату.
- Я хочу вам сказать, что не забуду вас, - сказал он и вышел.
Теперь Джимми плакал навзрыд.
Вслед за Хозяином я вышел наружу; оркестр играл залихватский марш.
Когда началась вторая половина, ребята вышли, чтобы драться не на жизнь, а на смерть. В начале третьего периода они приземлили у Джорджии за линией и реализовали попытку. Хозяин воспринял гол с мрачным удовлетворением. В четвертом периоде Джорджия оттеснила наших почти к самым воротам, но ребята выстояли, а потом забили гол с поля. Так игра и кончилась - 10:7.
Теперь мы могли выиграть первенство ассоциации. Для этого надо было победить во всех остальных матчах. В следующую субботу Том Старк снова вышел на поле. Он вышел на поле, потому что Хозяин нажал на Билли Мартина.
Только поэтому - Хозяин мне сам признался.
- И Мартин это проглотил? - спросил я.
- Да, - сказал Хозяин, - вместе со своими зубами.
На это я ничего не ответил и, кажется, даже виду не подал, что могу ответить. Но Хозяин вытянул ко мне голову и сказал:
- Понимаешь ты или нет, я не позволю ему все погубить. Мы можем выиграть первенство ассоциации, а эта дубина хочет все погубить.
Я по-прежнему не отвечал.
- Не в Томе дело, в первенстве, ей-богу, - сказал он. - Не в Томе. Если бы дело было только в нем, я бы слова не сказал. А если он еще раз пропустит тренировку, я ему голову об пол расшибу. Своими руками изобью. Ей-богу.
- Он довольно крупный мальчик, - заметил я.
Хозяин опять побожился, что изобьет его. И в следующую субботу Том снова вышел на поле - он делал игру, он был помесью балерины с паровозом, и трибуны вопили: "А-а, Том, Том, Том!" - потому что он был их родименький, и счет был 20:0, и у наших опять были виды на первое место. Оставалось две игры. Легкая, с Технологическим, и в день благодарения - финальный матч.
С Технологическим было легко. В третьем периоде, когда университет уже вел, тренер выпустил Тома - просто поразмяться. Том устроил для трибун небольшое представление. Оно было небрежным, блестящим и дерзким. Казалось, для него это пустяки - с такой легкостью он все проделывал. Но однажды, когда он прорвался, сделал с мячом семь ярдов и его снесла защита, он не встал сразу.
- Наверное, в сплетение попали, - заметил Хозяин.
А Крошка, который сидел с нами в губернаторской ложе, сказал:
- Наверно, но Том и не такое выдержит.
- Еще бы, черт возьми! - согласился Хозяин.
Но Том вообще не встал. Его понесли в раздевалку.